Людмила Колокольцева
Какое хорошее утро было за окном: уютно-дождливое, по-внеземному тихое, с ползущим черепахой-улиткой временем. В такое утро сиди на русской печи да читай себе книжки или вяжи что-нибудь эдакое, а пусть даже и кондовое; главное – процессом наслаждайся.
Таисия уже собралась материализовать свою мечту, как вдруг ее скромные, совсем не наполеоновские планы прервал телефонный звонок – наглый, назойливо-дерзкий, тревожный.
– Тась, привет! – раздался в трубке голос старшего брата Алексея.
Звонил он нечасто – по праздникам (да и то через раз) либо в случае острой нужды (денег взаймы взять или на жену нажаловаться, если уж совсем попреками заест). Женщина напряглась: что на этот раз? Словно отвечая на ее мысленный вопрос, родственник без прелюдий и увертюр озвучил цель своего звонка:
– Ты с Леонидом давно общалась?
Вот это новость! С каких пор старшого стала интересовать судьба непутевого братца, который, попивая горькую, сидел костью в горле дальних и ближних, несмотря на незлобие, на покорную готовность помочь будь то праведнику, будь то негодяю да покладистый в принципе характер? Хоть и переехала семья Лёни в другой город, но стыд за него здесь, в Питере, никуда не делся. Кому же понравится, когда неглупый вроде бы человек, напиваясь, теряет в себе образ Божий: несет заплетающимся языком несусветную чушь и, дурашливо улыбаясь, оскорбляет посторонний слух скабрезными шутками?
По правде говоря, звонок Алексея Таисию не удивил: она и сама в последнее время мучилась дурными предчувствиями, чаще обычного горько вздыхала, а однажды неожиданно для себя, пристально глядя мужу в глаза, спросила: «Неужели с Лёней что-то случилось?»
Делиться с Алексеем своими тревогами сестра не стала, лишь деланно-равнодушно поинтересовалась:
– Приключилось что?
– Как тебе сказать…
– Да говори уж как есть.
– Сон мне на днях странный привиделся – будто лежит наш горемыка на какой-то грязной доске не то в болоте, не то в зловонной луже посреди мусорного полигона, оборванный, полунагой, избитый…
Таисия вздрогнула – будто вещее карканье ворона-могильщика услышала. Холодок, воровато прокравшись под кожу, пронзил насквозь ледяными иголками.
– Так позвони ему, у тебя же есть номер его мобильника, – посоветовала осторожно.
– Звоню, все время звоню, и каждый раз один ответ: не абонент.
– Хм… Может, денег на счету нет, – предположила сестра неуверенно, сама себе не веря. – А если с дочерью его связаться?
– С Ленкой-то? Ты разве не в курсе?
– В курсе чего?
– Так выгнала она его из дому.
– Как? – опешила Таисия, ушам не поверив. – Разве возможно такое?
– Видно, устала стыдиться. Отреклась.
– Вот горе-то! Погоди, попробую у Марго разузнать. Хоть и в разводе они, но не чужой все же человек… Как-никак, двадцать с лишним лет бок о бок прожили.
Разговор с Марго не заладился: односложные ответы, затяжные паузы, недоговоренность, натянутость, скованность – все это настолько утомило Таисию, что она с облегчением повесила трубку, услышав от снохи скомканное обещание позвонить, если что узнает.
К ее немалому изумлению, бывшая родственница перезвонила, причем довольно-таки быстро – буквально через пару дней. Виновато, косноязычно, сбивчиво сообщила:
– Нет больше Лёни – под машину попал.
Ухнуло к пяткам сердце, холодная испарина оросила виски. Хоть и ожидала Таисия горьких вестей, врасплох застигнутой оказалась. Унимая предательскую дрожь, выдохнула пересохшими губами:
– Давно?
– Полгода скоро будет.
– Кто же хоронил его?
– «Хоронил»… Скажешь тоже! Кому захочется с пьяницей безродным возиться? Зарыли на краю кладбища в общей могиле, и все дела.
– Как узнала?
– Связи кое-какие в ход пустила, – ответила уклончиво.
Распрощавшись, Таисия застыла в оцепенении. В общей могиле… Как бомжа последнего! Спасибо хоть не кремировали. «Пьяница безродный»… Неприукрашенная объективность прозвучала из уст снохи хлесткой пощечиной; запоздалое чувство вины удавкой сжало горло.
Вскочив, женщина стала суетливо собираться. Муж смотрел на нее с непониманием.
– Куда? – спросил удивленно.
– Я скоро… Надо… Обязательно надо… – бессвязно бормотала она на ходу.
Взглянул тревожно:
– Может, тебя проводить?
– Спасибо, не стоит. Не волнуйся: с ума не сошла.
«Нужно хотя бы свечку об упокоении Лёни поставить», – лихорадочно размышляла Таисия, поспешая в ближайший храм.
Был будничный день. Литургия кончилась, и народу почти не было. За свечным ящиком скучали две благообразные женщины с лицами умиротворенными, приветливыми, но в то же время равнодушно-отрешенными.
– Вчера смотрела передачу о Матронушке, – делилась старшая свечница. – Видео старое, но раньше не попадалось. Умилил рассказ игуменьи Покровского монастыря…
– Матушки Феофании, что ли?
– Разумеется. Говорит, в день рождения святой угодницы телеграммы ящиками в обитель приносят.
– Ничего удивительного: такую скорую и отзывчивую заступницу, как наша Матронушка, еще поискать…
– Дело не в обилии поздравлений, а в их содержании, например: «Дорогая Матронушка! Поздравляем с днем рождения. Желаем счастья, здоровья и всего наилучшего», ну и остальные в том же духе.
– М-да… Оказывается, не только у Бога все живы… Кстати, как поживают черенки цветов, которые тебе от Матронушки привезли? Не завяли еще?
– Не поверишь! Положила их под иконами, так они не только не завяли, но и мироточить стали.
– Чудеса, да и только!
– Чудеса… – вздохнула рассказчица. – А вразумление еще чудеснее.
– Вразумление? Ну-ка, ну-ка… С этого места поподробнее…
– Гордынька чуть в силки не уловила: подкралась, да и стала нашептывать, что я нечто эдакое в духовном плане собой представляю. «Вещуньина с похвал вскружилась голова». Неизвестно, какой катастрофой это бы обернулось, только муж, который ни разу в жизни тряпки в руки не брал, полез ни с того ни с сего пыль вытирать, а заодно все отростки, сочтя их мусором, смял и выбросил. Слава Богу, окоротил Господь вознесшуюся было душу.
– Надо же, какое совпадение! Меня Он тоже недавно смирил до зела. Приехала я недавно на исповедь к своему духовнику…
– Так он же, если не ошибаюсь, более полугода между жизнью и смертью дрейфует.
– Все верно. Но духовного окормления не бросает – на дому исповедует. Выслушал он меня, отпустил грехи, стал на стол накрывать. Ты его знаешь: пока не накормит, из дому не выпустит.
– Знаю, всем хлебосолам хлебосол.
– Точно! Так вот. Пока он у плиты хозяйничает, я из кожи вон лезу, демонстрируя благочестие: захожу в соседнюю комнату, напяливаю платочек и давай, крестясь на образа, великую подвижницу корчить…
– Знакомо… Чувствуешь себя в такие минуты бездарной актрисой погорелого театра на грани провала-разоблачения. И что отец Никодим?
– Спесь с меня на раз-два сбил: заглядывает в молельню к столу позвать и дурашливо-испуганно восклицает: «Ой, еще одна верующая!»
Пожилая женщина тепло улыбнулась:
– Представляю эту отрезвляющую интонацию…
Беседу прервал пожилой священник, вышедший из боковой двери:
– Свидетельства крещаемых готовы?
– Готовы, отец Владимир, – ответила старшая. – Только с одним именем загвоздка.
– Почему?
– Так инородец он. Имени такого заковыристого в святцах нет. Может, подскажете, каким заменить?
– Ну-ка, ну-ка…
Надев очки, батюшка задумчиво чешет в затылке, изучая список потенциальных прихожан, а затем, махнув рукой, советует: «Пиши, как разумеешь», – и величественно скрывается за дверью, из которой вышел.
– Легко сказать, – растерялась свечница. – А если никак не разумею?
– Так позвони этому сыну гор и обсуди ситуацию, предложи список созвучных имен или посоветуй самому в святцах выбрать, – посоветовала напарница. – Телефон-то его есть?
– Есть.
– Элементарно, Ватсон. Кстати, мне недавно подали записку из той же оперы: «Имя Бог весть».
– О, записки – это вообще неиссякаемый кладезь народного творчества. Каких только перлов я не встречала за время служения! Все, конечно, не упомнишь, но отдельные экземпляры храню еще с 1990-х как память о кипении общественно-политических страстей: например, «Об упокоении АПЛ "Курск"», «Молебен о прекращении вырубки Химкинского леса»…
– Блеск!
– Это еще что! Вскоре после открытия храма приносит один браток записку о здравии своих друганов: «Коляна, Димона, Сереги, Толяна…».
– Так и написал, что ли?
– Представь себе. А одна женщина (бланков тогда еще не было) целую простыню принесла: «О здравии Татьяны Ивановой, Натальи Евдокимовой, Елены Голубевой…». Спрашиваю: «Матушка, фамилии-то зачем?» – «Ну как же? – недоумевает. – У меня две родственницы Татьяны, четыре подруги Натальи. Как же их Бог различит?»
– После такой конкретизации уж точно не перепутает, – рассмеялась молоденькая. – А мне, увы, похвастать нечем. Однажды только попалась записка «Об упокоении тяжкоболящей Татьяны».
– Добрая подательница, ничего не скажешь. Типичный, впрочем, случай для людей невоцерковленных. Для них что то, что другое – пустой звук. Приятельница из соседнего храма как-то раз показала мне записку, где написали: «О здравии» и ниже – «О упокоении», а далее следовали имена. Как хочешь, так и поминай.
– А помнишь, отцу Василию на молебне подали записку: «Помоги, Господи, рабу Твоему Сергию поступить в экономический на бюджет»?
– Как такое забудешь, если…
Оборвав себя на полуслове, церковница вопросительно посмотрела на заплаканного мальчика, который уже несколько минут переминался у прилавка с ноги на ногу:
– Тебе что, ребенок?
– Тетя, можно написать записку о здравии моей кошечки?
– Нет, конечно.
– Я только ее имя напишу… Она так болеет, мне так ее жалко! – умолял-упорствовал подросток.
– На худой конец себя впиши: Господь знает твои нужды, – посоветовала служительница.
– Можно хоть свечку о ней поставить? – упавшим голосом попросил паренек.
– Ставь, что с тобой поделаешь?
– Что происходит? Кто это у нас весь храм слезами затопил? – весело поинтересовалась неопределенного возраста женщина в синем халате, с ведром и шваброй в руках – наверное, уборщица. Ясные молодые глаза смотрелись разительным контрастом с седыми волосами и сутуловатой фигурой.
– Да вот думаем, как больной кошечке помочь, – хором объяснили свечницы.
– Эх вы, думатели… Есть у вас иконка Флора и Лавра?
– Конечно.
– Давайте! Сколько с меня?
Купив образок, уборщица протянула его отроку:
– Держи! Молись о своей кисуле этим святым мученикам – авось помогут.
– Спасибо, тетенька! – приободрился обнадеженный мальчик и, утешенный, растаял в полумраке храма.
– Куда ты, Ульяна, запропастилась? – обратилась старшая женщина к уборщице. – В отпуск ездила?
– Угу, – задорно подтвердила та. – На больничной койке загорала.
– Почему?
– На тот свет приглашали, да не пошла.
– Всё тебе шуточки шутить.
– А я серьезно. В прошлом месяце явился мне в тонком сне отец, лег рядом. «Не бойся, умирать не страшно», – уговаривает, обнимая меня всё крепче и крепче. Могильный в прямом смысле холод, сковав ноги, потихоньку крался вверх. А я – поверите ли, нет ли, – пальцем шевельнуть не могу. Не понимаю даже, как вырвалась и побежала. Добралась до двери, а дальше двигаться сил-то и нет. Отомкнула замок, позвонила в скорую, а она тут как тут – словно на площадке звонка дожидалась. Что дальше было, не помню.
– Разве бывает такое? – распахнула глаза молоденькая.
– По молитвам и не такое бывает. Вы ведь молились за меня? Колись, Валентина!
– Конечно, как же иначе? – подтвердила старшая как само собой разумеющееся.
– Я так и поняла, когда в палате очнулась. Врачи на что уж стреляные воробьи, и те в один голос мое спасение чудом назвали. Оказывается, ту бригаду, что меня с того света вернула, в соседний подъезд вызвали. Не окажись они рядом, не разговаривали бы вы сейчас со мной.
Глаза девушки-свечницы загорелись, и она, как примерная школьница на уроке, подняла руку:
– Ой, а можно я тоже расскажу?
– Внимательно слушаем, – улыбнулась Ульяна.
– Я от своей бабушки слышала, как ее тетушку незадолго до войны Николай Чудотворец исцелил.
– И как же?
– После смерти родителей бабушку воспитывала сестра отца, у которой был рак в последней стадии. Обильные кровотечения, кахексия, непроходимость кишечника, неподвижность – все говорило о несомненном и скором ее конце. Счет не на дни – на часы шел. И вот однажды моет полы бабушка да плачет – тетушку жалко, а себя тем паче: тринадцать годочков всего, братьям-сестрам и того меньше. Умрет тетушка – девочка за старшую останется. Ни денег, ни работы, ни силенок… «Не плачь, Лёля: я не умру», – вдруг раздается голос с кровати (родственница уже и не вставала с постели к тому времени). Какое там «не умру»?! Заговаривается, видать. «Не умру, – еще тверже повторяет больная, – мне старичок сказал». Всё! Приплыли! Бабушка чуть не обезумела от страха: мало того, что при смерти, еще и бредит или, того хуже, безумствует. «Какой старичок?» – осторожно спрашивает. «Так вот этот, который только что приходил». Точно: не в себе человек. Двери заперты, полна комната детей… Никаких старичков никто не видит. Глядь – а кровать примята, словно сидел на ней кто. «Что он еще говорил?» – «Велел на базаре килограмм груш купить и съесть». Сбегала бабушка на рынок, не особо веря в успех предприятия, – скорее, чтобы исполнить последнюю волю умирающей. Съела тетушка всё до последней капельки – ни семечек, ни черешков не осталось – и… пошла на поправку.
– С чего бабушка решила, что это Николай Чудотворец был? – с дотошностью зубра-криминалиста поинтересовалась Валентина.
– Ее дед был священником, Николаем звали. Старинная икона почитаемого святого в драгоценном окладе передавалась по наследству как семейная реликвия. Слова деда о том, что Никола-Угодник – небесный заступник рода, который из любой беды выведет-вызволит, девочка крепко-накрепко усвоила и каждую черточку на лике чудотворца знала-помнила. Неоднократно расспрашивая чудесно воскрешенную родственницу, как выглядел старичок, она всякий раз убеждалась в его абсолютном сходстве с иконописным ликом.
– Пожалел, стало быть, Николушка сиротиночку горькую, не дал надломиться, – резюмировала Ульяна. – Ладно, девки, спасибо вам за молитвы. Пошла трудиться.
Таисия, в нерешительности стоявшая поодаль, подошла к прилавку, протянула записку: «Об упокоении новоприставленного Леонида».
– Куда, интересно, его приставили? – улыбнулась Валентина.
Таисия глянула непонимающе.
– Приставили – значит, к чему-то прислонили или в свиту определили, – пояснила свечница.
– А как надо? Новопредставленного? – растерялась Таисия.
– Представить человека можно в двух случаях: или знакомя его с кем-то, или мысленно его изображая. А ваш Леонид умер – преставился, иными словами. Вот и пишите: новопреставленного.
– Спасибо большое, – просияла Таисия. – А свечку не подскажете куда поставить?
– Видите перед Распятием прямоугольный подсвечник? Канун называется. Туда и ставьте.
– Вот и хорошо, вот и слава Богу, – облегченно вздохнула Таисия с чувством честно исполненного долга. – Пусть земля братику пухом будет.
Изменившись в лице, женщины по ту сторону прилавка переглянулись.
– Что опять не так? – с вызовом спросила Таисия.
– Эти слова – первая часть проклятия, бытовавшего в Древнем Риме: Sit tibi terra levis, mollique tegaris harena, Ne tua non possint eruere ossa canes. В деталях текст перевода несколько различается, но суть примерно одинакова: «Пусть земля тебе будет пухом, а песок – мягким покровом, чтобы псы смогли вырыть твои кости».
– Простите. Я же не знала… А можно ли еще чем-нибудь облегчить его участь?
– Закажите сорокоуст, подавайте записки на панихиды, читайте Псалтирь по усопшему…
– Все сделаю, как вы сказали.
После Троицкой родительской субботы Таисия увидела во сне Леонида в чистой одежде на сухом островке, который возвышался над топким, гибельным болотом. Вокруг колыхалась чавкающая жижа, засасывая беспечных жертв, но брат уже чувствовал себя в безопасности, благодарно кивая спящей.
Поддержать монастырь
Подать записку о здравии и об упокоении
Подписывайтесь на наш канал
ВКонтакте / YouTube / Телеграм