Серафима Муравьева
– Вы чувствуете аромат цветов? А вы понюхайте, вот они, в вазах. Благоухание уловили?! Теперь слушайте: здесь, в пещерах, захоронено не меньше 14 000 человек. Гробы просто стоят в нишах, не под землей. Есть запах тления? Кто-нибудь чувствует его? Нет? Правильно! И не почувствуете. Чудо? Чудо! Ну что, слава Богу?!
И вся большая группа паломников вразнобой, но воодушевленно восклицает:
– Слава Богу!
С самого раннего детства я слышала от бабушки и папы о Псково-Печерском монастыре, его старцах и Богом зданных пещерах. Они были духовными чадами схиигумена Саввы (Остапенко), а потому Печоры были для них такими же значимыми, как родной Сергиев Посад. Слушала я с большим интересом, но больше как благочестивые истории, не имеющие ко мне прямого отношения.
Однажды на летних каникулах, когда я училась в институте, мы отправились по святым местам. Побывали в том числе и в Печорском монастыре, который неожиданно показался мне дано знакомым, почти родным. Добрались до Печор мы только к обеду. На Литургию не успели и сразу пошли в пещеры. Тогда еще пускали всех.
Как раз в это время подъехал автобус с паломниками. Им выделили провожатого, а мы прибились к группе. Народу было много: казалось, что узкие подземные коридоры забиты до отказа. Но я хорошо помню, что мы не мешали друг другу. Наоборот, возникло удивительное единодушие, а вместе с ним спокойствие и осознание значительности происходящего. Все это благодаря монаху, который нас сопровождал. Был он довольно молодой, высокий, богатырского вида и искрился радостью. Его живость и искренность казались свойствами мирного и сильного духа. Думаю, не у одной меня возникло впечатление, что перед нами оживший герой былин, а не наш современник. Он водил нас по подземным улицам и рассказывал обо всем так, будто это был его собственный дом. Любовь и глубокое понимание сквозили в его словах:
– На много километров тянутся подземные ходы. Они не исследованы до конца, и говорят, что они не только уходят за стены монастыря, но и ведут до самого Изборска. Больше шести веков хоронят здесь людей. В пещерах тысячи захоронений. Сначала вместо гробов были колоды – вот, если наклониться и заглянуть в это окно, можно рассмотреть. С XVII века появляются и гробы. Сейчас я покажу вам те, которые поставлены недавно.
(И мы, глядя на гроб, слушаем историю молодого человека, омоновца, кажется, который погиб в Чечне, спасая мирное население).
– Его похоронили здесь, представляете?! Сподобился! А ведь давно уже в пещерах не хоронят мирских, только монахов. А его положили здесь. Ну что? Помолимся? Давайте, едиными усты: «Господи, помилуй!»
И мы уже привычно и дружно откликаемся: «Господи, помилуй!»
Он вообще каждую свою историю заканчивал этими словами: «Ну что?.. Слава Богу?»
Или: «Ну что? Господи, помилуй? Ну что? Спаси и сохрани!»
И вся группа, воодушевленная его горячими словами и искренней верой, отвечала тем же восклицанием.
– А это улица Главная. Видите вдоль стен чугунные плиты? За ними покоятся представители знатных дворянских родов: Пушкины, Татищевы, Кутузовы, Елагины, Мусоргские. В прошлом году я водил по пещерам потомков одной из этих фамилий. Они приехали из Франции. Их дедушка и бабушка эмигрировали после революции. Какие это люди! Знаете, чем они от нас с вами отличаются? Не знаете? Всем! Всем они от нас отличаются. Совершенно другие! Эх, какую культуру мы потеряли! Если бы мы только могли это понять! Ну что, слава Богу за все?!
Сложно было понять из его слов, чем именно понравились ему эти наследники дворянского рода. Но то, что встреча его потрясла, не вызывало сомнений. И горечь утраты тоже ощущалась ясно.
Мне очень хотелось подойти и сказать, что я прекрасно представляю, о чем он говорит. Что и я была знакома с такими людьми. Но, конечно, я промолчала – не время было и не место. Зато сейчас у меня есть такая возможность, и я не стану ее упускать.
Мне было лет девять, когда папу перевели в Болгарию и назначили настоятелем русского храма святителя Николая в Софии. В начале XX века здесь служил святитель Серафим (Соболев), а после смерти он был похоронен в крипте храма. Тогда, в 90-х, он еще не был канонизирован, но его уже почитали как святого. Даже совсем нецерковные люди приходили к его могиле с просьбами.
Среди прихожан еще было много наших соотечественников, в том числе эмигрантов первой волны. Таких же, как владыка Серафим, которого они хорошо помнили. Маленькими детьми выехали они из России и больше никогда в ней не бывали. Но они хранили память о Родине вместе с горячей и искренней любовью. Мне кажется, что в некотором роде они были более русскими, чем мы. Ведь они пронесли верность через всю свою непростую жизнь и не утратили ее. Сейчас я понимаю, что у них были основания для обид, неприятия или даже ненависти. Их родственников расстреляли, а сами они едва успели спастись. Имущество их было незаконно конфисковано, а сами они оболганы и объявлены преступниками. В большинстве своем они оставались без средств к существованию и вынуждены были начинать жизнь заново на чужбине. А порой и скитаться из страны в страну.
Можно было бы назвать идеализмом их любовь к России, если бы не искренняя готовность умереть в любую минуту за свою далекую родную землю. Они к ней относились так, как ребенок относится к матери: больная она или здоровая, веселая или раздраженная, чувства от этого не меняются.
Как я жалею сейчас, что мне не приходило в голову записывать их рассказы и воспоминания. Но я была еще слишком маленькой для того, чтобы понять, насколько значительное это событие – наша встреча. Все же что-то мне запомнилось. И теперь, спустя время, я начинаю понимать подлинный смысл событий.
Из всех наших знакомых того периода я выделила бы Елизавету Николаевну – дочь предводителя харьковского дворянства. Мы были с ней очень дружны, насколько это возможно между 85-летней и 10-летней. Скажем так, она выделяла меня среди всех остальных детей. А я прекрасно это осознавала и гордилась. Елизавета Николаевна часто и охотно рассказывала о себе и своих родителях. Именно ее рассказы четче всего запечатлелись в моей памяти. Итак…
Лизочке было не больше семи лет, когда она с родителями и сестрами была вынуждена покинуть родину. Они бежали на корабле из Одессы в Стамбул. В спешке взяли лишь бумажные деньги и пару чемоданов с самым необходимым. Наверное, как и большинству, им казалось, что скоро все кончится и они смогут вернуться домой. По прибытии в Турцию они попытались обменять деньги. Тут-то и оказалось, что те уже не имеют никакой ценности. Купить на них нельзя вообще ничего. И годятся они разве что стены оклеить. Только своих стен у них не было.
Тогда они продали все украшения, которые взяли с собой, к сожалению, их было совсем немного. Сняли не дом даже – так, хижину в две комнаты. Одна с деревянным полом – в ней жили дети, вторая – с земляным для родителей и осла. Ослика купили на последние деньги. Жить как-то надо было, а на работу устроиться по специальности было совершенно невозможно, поэтому отец стал грузчиком в порту. Он был очень сильным, их отец. И даже Иван Поддубный, с которым тот одно время был дружен, признавал его превосходство. Теперь вместе с осликом они кормили всю большую семью.
…Однажды дети проснулись от дикого хохота посреди ночи. Испуганные, растерянные, они не сразу сообразили, что смеются родители. Оказалось, что те вспоминали прошлую жизнь. Как-то им пришлось делать ремонт в имении, и поэтому нужно было переехать на съемную квартиру. Как же возмущалась мать Николая, когда услышала от этом:
– Ты в своем уме, mon cher?! Как мы поместимся в 11 комнатах, да еще с такими низкими потолками? Это решительно невозможно. Не знаю, что ты там себе придумал, но это невозможно.
А сейчас, лежа в каморке с земляным полом под нависшим закопченным потолком, они искренне, от души смеялись над курьезностью ситуации и превратностями судьбы. Могли бы, конечно, плакать и сыпать проклятиями. Могли бы пасть духом, сломаться. Но не так их воспитывали. Их учили не жаловаться, а действовать. Кроме того, они ведь были по-настоящему счастливыми: спаслись, причем всей семьей. Есть крыша над головой и возможность заработать на хлеб. Они довольно молоды и здоровы. А раз голова на месте, значит можно начать все сначала. Пусть будет не так, как раньше, но все же.
И действительно, спустя некоторое время они перебрались в Болгарию – страну православную, бывшую им куда ближе по духу, чем Турция. Здесь они остались навсегда.
К сожалению, я ничего не могу сказать о сестрах Елизаветы Николаевны. Сама она сделала карьеру балерины в Софийском театре. И вышла замуж за военного, который впоследствии стал генералом болгарской армии. Всю жизнь они, по выражению самой Елизаветы Николаевны, души друг в друге не чаяли.
Она рассказывала о том, как они отмечали 30-летие брака. Собрались вместе с многочисленными гостями в ресторане. Официант после банкета спросил украдкой у кого-то из присутствующих: «Молодожены? Свадьбу празднуете?»
Нет, молодоженами они не были, просто жизнь им не приелась, не утратила краски. Чувства не потускнели.
…Когда мы приехали в Софию, супруга Елизаветы Николаевны уже не было в живых. Она часто говорила о нем, но всегда с радостью. Никогда я не слышала от нее жалоб. Наоборот, она благодарила Бога за то счастье, которое Он ей послал. И твердо верила: они снова будут вместе, нужно просто немного подождать. А раз так, что унывать? И вообще, я никогда не слышала, чтобы она говорила о ком-то плохо, сплетничала или жаловалась на что-либо. Ей была свойственна удивительная бодрость духа. Не из-за внешних причин, а благодаря внутреннему устройству.
Я полагаю, что и между супругами царило удивительное, ничем не нарушаемое единодушие. И то, что каждый из них был глубоко предан своей Родине, не разобщало их, а объединяло. Они хорошо понимали это друг в друге и уважали.
И когда во Второй мировой Болгария выступила на стороне гитлеровской Германии, супруг Елизаветы Николаевны оказался среди тех, кто не поддержал политику царя Бориса. А его мнение имело значение для страны. Нет, они не подняли восстание, в сложившихся обстоятельствах это было неуместно, но благодаря им (всей оппозиции) ни один эшелон не был отправлен на Восточный фронт, ни один еврей не был депортирован из Болгарии. Генерал лично отдавал приказы о том, чтобы поезда с еврейскими детьми отводили на запасные пути, а потом всех вернули родителям.
После войны Елизавете Николаевне предложили вернуться в Россию. В Советский Союз, вернее. И она загорелась этой идеей. Думаю, что ее супруг прекрасно представлял, чем это может для них закончиться. Примеров было достаточно. Подавляющее большинство принявших приглашение было сослано в лагеря или расстреляно. Но он понимал, каким ударом станет для его жены правда. Из ситуации он, на мой взгляд, вышел очень красиво:
– Мы хотели вернуться в Россию после войны… Но нам сказали, что Сталин – большой любитель красивых женщин. Особенно балерин. Ехать было слишком опасно для меня. Для нашей семьи.
Наверное, поэтому Елизавета Николаевна так любила нас: и детей, и родителей. Мы были для нее своего рода ожившей мечтой о России. Через нас она могла прикоснуться к тому, чем ее сердце горело всю жизнь.
Через три с половиной года мы уехали, навсегда попрощавшись с нашими милыми «бабушками». Больше мы не виделись с Елизаветой Николаевной, но переписывались, пока она не умерла.
Может быть, оттого что мы не присутствовали на похоронах, я не ощущаю безвозвратной потери. Мне все кажется, что она там, в Софии. Так же неукоснительно посещает службы. Всегда подтянутая, элегантно одетая, с безупречной прической. Так же царственно поворачивает голову к собеседнику и внимательно выслушивает все и всех. Так же легко танцует вприсядку гопака и учит этому детей, только уже не нас. Так же рассказывает свои замечательные истории, часть которых я передала сейчас вам.
И ей все так же 85 лет, хотя, конечно, она не выглядит на свой возраст…
Неужели мы действительно безвозвратно потеряли не только культуру, но и ее носителей – таких вот людей? Хоть монах там, в Богом зданных пещерах, утверждал, что все для нас потеряно, сам ведь он был живым опровержением своих собственных слов.
Поддержать монастырь
Подать записку о здравии и об упокоении
Подписывайтесь на наш канал
ВКонтакте / YouTube / Телеграм