Он пришел в православие после 40 лет. Соглашается, что поздновато, но и признает, что путь его к Богу был длинным и осознанным, а решение поменять свою жизнь, стать верующим не просто на словах вызревало годами. Тем разительнее были перемены после первого Причастия. Эдуард Бояков – режиссер, педагог, продюсер – рассказал о соседстве Нового театра и Сретенского монастыря, о чиновниках-аскетах и своем помяннике.
Фото: thecity.m24.ru Фото: thecity.m24.ru
– Есть ли у Вас особая история, которая Вас связывает со Сретенским монастырем?
– У меня особые отношения со Сретенским монастырем. Во-первых, сейчас это самый близкий монастырь к моему театру (Новый театр на Мясницкой, 7). Мы сами располагаемся в потрясающей усадьбе XVIII века, в усадьбе Салтыковых-Чертковых, где обитали предводители московского дворянства, где была первая публичная библиотека в Москве. В доме, в котором любили бывать Пушкин, Гоголь, Толстой, Станиславский, Циолковский и другие великие фигуры… Это историческая святыня, которая обязывает относиться к пространству вокруг очень серьезно.
Я так устроен: оказываясь в каком-то месте, я должен понять, кто был здесь до меня, что важного в округе. Поэтому Сретенский монастырь, расположенный буквально в нескольких шагах от Нового театра, – огромная радость для меня. Наличие такого места рядом одновременно и дает возможности, и обязывает. Я счастлив, что сейчас не только у меня складываются отношения с монастырем, но и у моих коллег, актеров театра. Я никоим образом не давлю, я не могу своих сотрудников обязать заходить в монастырь и отмечаться, ставить галочки. Тем не менее я слышу эти реплики: «У меня час до репетиции, пойду зайду в монастырь».
Монастырь – это невероятная точка. Каждый, кто заходит в Сретенский, не может не заметить, что попадает в некий портал и оказывается в другом пространстве, вне бульварного кольца. Атмосфера этого пространства очень благодатная, я чувствую, что я под защитой, как бы под куполом.
Во-вторых, книга «Несвятые святые» сыграла большую роль и в жизни общества, и в моей жизни. Мне интересен феномен этой книги: миллионные тиражи, связанный с ней монастырь и параллельно начавшееся строительство храма Новомучеников.
Я сам живу на Патриарших, хожу в храм Успения Пресвятой Богородицы в Путинках. Движение от Пушкинской площади к Чистым прудам – мой частый маршрут, и я наблюдал строительство храма Новомучеников в Сретенском монастыре. Я знаком с Юрием Купером, который помогал этой стройке, создавал стилистические решения. Этот храм стал архитектурной доминантой своего района. Каждый раз, когда я подъезжаю на машине к Трубной и вижу эти вытянутые купола на пригорке, я испытываю радость. Получается очень интересная топология: Сретенские ворота – одни из главных ворот города, которые ведут строго на север, по Ярославке, в Троице-Сергиеву Лавру и далее уже до Соловков. Этот северный вектор – важнейший для русской цивилизации.
Сегодня часто можно услышать термин «место силы». Может, это не совсем православное понятие, но для меня сочетание средневековой старины Сретенского монастыря и одного из важнейших храмов ХХI века – это сила и мощь.
– Вы внимательно, по-режиссерски, отслеживаете перемены в российском обществе, проходите через них, меняетесь и ведете за собой коллектив. Замечаете ли Вы, как меняется отношение к православию в современной России?
– В разговоре на такие темы нужно избегать односложности. Мозг современного человека живет в другом ритме, в другом хронотопе, нежели Церковь. Мы более суетливы, подвержены сиюминутным воздействиям, связанным с настроением или событиями, порой драматическими. Кто-то ушел из жизни – мы переживаем, для нас это большая веха, поменялся настоятель монастыря – мы переживаем и так далее… Церковь же живет в другом темпе, она внутри тысячелетней истории. Это не значит, что нет тенденций, нет катастроф и разворотов, просто они не связаны с персональным «гвоздем в сапоге», как говорил Маяковский.
Безусловно, мы сегодня живем в важнейшее время для Церкви и для страны. С момента распада Советского союза началось новое движение, и мы только сейчас подошли, возможно, ко второму параграфу этого периода в истории. Мы, Россия, русские, стали открытыми для Церкви, вернули Церкви достоинство, после того как 70 лет она жила в катакомбном режиме. В ХХ веке было несколько исторических периодов, когда казалось, что Церковь уже не спасти. А оказалось, что старушки в платочках, как и новомученики, пронесли этот огонь, обеспечили ту самую передачу веры. Именно сейчас, как мне кажется, Церковь имеет шанс проснуться вместе с народом, стряхнуть с себя морок катакомбного существования, взять на себя ответственность за то, что происходит не только внутри церковной ограды, но и вне ее, то есть в обществе.
– Замечаете ли Вы, что вера для многих в наше время является атрибутом «правильной» жизни, будто бы быть воцерковленным – тренд, потому что «шеф» ходит в храм, значит и подчиненным, и их женам положено?
– Действительно, есть такая публика, но давайте не будем этим людям отказывать в такой возможности. А может быть, в этой сумке Гуччи вместе с куличами из дорогого магазина лежит что-то сокровенное: крестик от бабушки, который девушка привезла из своей деревни, где она жила до того, как стала московской светской львицей… Им тоже надо дать шанс, как и неимущим. Деление на бедных и власть предержащих – очень опасное.
– Но похоже, что оно есть: на одной службе стоят и бабушки, которые молятся, чтобы последнее не отняли, и прихожанка, которая принимает веру как атрибут, чтобы соответствовать статусу.
– Я против такого деления. Мне пишут люди, рассказывают, что не могут себе позволить сходить в кино посмотреть мой фильм «Русский крест». Или многодетная мать недавно писала, что мечтает попасть на спектакль «Лавр», но купить билеты не в силах. Я понимаю, что сложности есть. Но я убежден, что мы живем в то время, когда в нашей стране никто не голодает в прямом смысле этого слова, люди не гибнут от недоедания. Достаточно редко в нашей истории были такие периоды. А если человек сыт, вообще никаких вопросов не должно быть по поводу идти или не идти в храм. Голодный человек тоже, впрочем, должен идти в храм, там ему помогут на паперти. А потом он должен молиться, но просить не за себя, а за других, помогать другим. Достаточно вспомнить евангельскую притчу о женщине, которая отдает две последние лепты: «Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12: 41–44). Поэтому рисовать картину чьей-то бедности и нищеты нужно осторожно. Как это ни парадоксально звучит, но проблемы и у богатых, и у бедных – только внешне различаются. И среди тех, и среди других есть достойные люди, а есть подонки.
Мой карьера и судьба сложились таким образом, что я общался и даже дружил с очень богатыми людьми, знаю близко людей из нашей власти, которые занимают серьезные посты. И я знаю, что некоторые из них живут как аскеты. Вот буквально на днях – общаюсь с человеком очень высокого государственного поста (не буду называть имени, но это должность, на которую назначает президент), и он рассказывает, как начал вставать в 5 часов утра, для того чтобы увеличить утреннее правило, чтобы побольше помолиться. При том, что на государственной службе этот человек проводит больше половины суток, представляете? Я иногда шучу, спрашиваю: ты тайный монах? Но я действительно вижу, что его аскеза, его служение, его общение с коллегами, со мной, в конце концов, – это жизнь, какой и должен жить русский человек. Так что не все так односложно со статусом и богачами.
Почитайте записки архидиакона Павла Алеппского, сына Патриарха Антиохийского, который в XVII веке оказался в Москве, – это одно из первых свидетельств иностранца о том, как жили люди в средневековой Москве. Он был потрясен! Писал, что все живут, как монахи, – с разницей только, что у обычных жителей Москвы есть семья. А в остальном они такие же аскеты, так же истово молятся, постятся и так далее… Вот к какому образу жизни должны стремиться и бедные, и богатые. И не надо оправдываться тем, что денег не хватает, или времена другие…
М. Кудрявцев. «Вид долины Успенского Вражка от Воскресенского монастыря» М. Кудрявцев. «Вид долины Успенского Вражка от Воскресенского монастыря»
– Ваш спектакль «Лавр» – явление в российской театральной жизни. Похоже, это размышление в том числе и о том, как сложно удержаться в своей вере, не утратить ее…
– И «Лавр», который стал самым популярным спектаклем года в Москве, и фильм «Русский крест», который три раза показали в Рождественские праздники на ТВ-каналах «Спас» и «Россия-1», для меня – принципиальные высказывания. Я считаю, что современному православному человеку нельзя стесняться своей веры. Фраза о том, что «религия – личное дело каждого», мнение, что об этом не принято говорить или спрашивать – серьезная ошибка. Религия – это не личное дело. Это общее дело. Это то, что собирает народ в народ, как говорит в своей гениальной поэме Николай Мельников. Мы должны жить так, чтобы нас можно было распознать. Это не значит, что надо с плакатом ходить или с огромным крестом, как герой моего фильма. Но открытое исповедование своей веры не должно смущать художника или актера. И исповедовать веру он должен именно в творчестве, а не жить по двойным стандартам: сегодня я в дешевом сериале снимусь, а завтра – в храм пойду.
Что касается способности удержаться в своей вере – да, это тема моего спектакля, в котором говорится и про средневековую Русь, и про то, насколько современный человек связан с искушениями. Путь веры действительно связан с вхождением в опасные зоны, поэтому надо быть очень осторожным, особенно художникам. Как ликвидаторы, которые устраняют последствия аварии, должны иметь особую броню, так для православного этой броней является молитва и аскеза. Особенно мощной должна быть защита от искушений у художника. Наша богемная практика часто являет нечто противоположное: «ничего, что он употребляет наркотики или бухает, зато музыку хорошую пишет».
– Помните ли Вы момент своей жизни, когда вы поняли, что Бог с Вами, а Вы теперь с Ним?
– К сожалению, в моей жизни не было условий, когда я с самого детства мог жить в православном пространстве, в православном календаре, с регулярным Причастием. Мои дети причащаются каждое воскресенье, а в моем детстве такого не было… Но у каждого – свой путь. У меня он был медленным и шел из культуры, из моей любви к русской литературе, к Федору Достоевскому и Андрею Платонову. Ведь большие русские писатели, даже отлученный от Церкви Лев Толстой, всегда были в постоянном диалоге с Церковью, и я понимал, что этот диалог – что-то очень важное для русского человека, то, без чего русский человек вообще перестает быть человеком. Как сказал Достоевский: «Русский без православия – дрянь, а не человек…»
Фото: Санкт-Петербургская Духовная Академия Фото: Санкт-Петербургская Духовная Академия
Был в моей жизни очень долгий период, когда я уже считал себя христианином, но это не означало для меня, что есть какие-то обязательства по отношению к Церкви. Я был такой культурный, богемный христианин. Привыкший созерцать иконы скорее в музеях или альбомах, нежели в храмах.
Но жизнь человека до Исповеди и после Исповеди – это две разных жизни. Моя первая Исповедь была в 40 с лишним лет, это, конечно, поздно… Но с другой стороны, все должно вызреть. Есть некое накопление, которое и приводит в храм. Но когда я пришел в Церковь, у меня ни одного дня не было, когда я задал бы вопрос «нужен ли я тут, в нужном ли я месте?».
– Зачем человеку духовник?
– Мой духовник – протоиерей Алексей Гомонов, настоятель храма Успения Пресвятой Богородицы в Путинках. Самые сокровенные мысли, самые важные поступки я, конечно, соотношу с его наставлениями и советами. Конечно, говорю со своим духовником и о молитве, он очень заботливый пастырь, настоящий батюшка.
– Он учит Вас молиться? Есть ли у Вас свое молитвенное правило? Можно ли просить у Бога, или только благодарить?
– Можно и нужно просить. Я каждый день прошу Бога о чистой молитве, обращаюсь к нему, понимая, что я живу в невероятно загрязненном, урбанистическом и интернетовском мире, в котором очень мало настоящего человеческого и культурного подвига… Кто я такой, чтобы в одиночестве противостоять? Поэтому я не только благодарю, я прошу у Него помощи, сил. Конечно, прошу Бога и за моих близких. Для меня человек, который есть в моем личном помяннике, – в этом списке «за здравие», который я с годами выучил наизусть, но который и пополняется каждый год, – это особый человек. У меня с ним особые отношения, хотя многие люди из этого списка не знают и никогда не узнают, что я за них молюсь.
Беседовала Алина Темнова
Эдуард Бояков
Поддержать монастырь
Подать записку о здравии и об упокоении
Подписывайтесь на наш канал
ВКонтакте / YouTube / Телеграм
